ДНЕВНИК УЧИТЕЛЯ 2

                    Продолжаем  знакомство  с  творчеством  педагога  Оксаной  Сероокой.    

                                                             ГЛАВА 2.  ОТ  ЧИСТОГО  ИСТОКА   

Те ученики, которых мы встречаем каждый школьный день – это дети родителей, которым в хрупкий период юности пришлось ощутить на себе опустошающий вихрь времени девяностых. И только теперь на нашей земле, которую хотели видеть лишь выжженным полем, начинает пробиваться первая весенняя трава.

Как же драгоценно появление в школе этого удивительного предмета, какой мощной поддержкой в воспитании детей могут стать Истоки для родителей! И на этих страницах не раз встретится подтверждение этих слов. Даже домашние задания построены так, чтобы дети, выполняя их, обращались к маме и папе, к бабушке и дедушке за мудрым советом. Не случайно задания в рабочей тетради начинаются со слов: «расспроси родителей», «поинтересуйся дома», и это, конечно, имеет своей задачей восстановить единую орбиту семьи.

Можно сказать, обратившись за подсказкой к Александру Сергеевичу Пушкину, что Истоки «указывают путь и посох подают», помогая увидеть, а потом, возможно, и дойти до прекрасных вершин: веры, надежды, любви, премудрости, милосердия.

Но и какая колоссальная ответственность стоит перед учителем – взаимодействовать с душой ребёнка. Пожалуй, не меньшая, чем перед хирургом, оперирующим на открытом сердце! И каждое слово, которое произносит педагог, должно быть взвешено им не только на учительских весах – на евангельских. Радости и любви должно хватить на всех. А на этих уроках – в особенности. Ведь нам, учителям, дана великая возможность согреть, утешить, проявить сердечное внимание к хрупким молодым душам, открытым, словно в поле, всем ветрам мира.

Урок может и должен стать удивительной встречей и для учителя, и для ученика. Часто слушаю «малых сих» так, как будто читаю поучения святых отцов. И имею ли я право, соприкасаясь ежедневно с этим чудом, оставаться прежней, не трудясь над собственной душой, не желая становиться хоть немного более достойной того служения, которое возложил на меня Господь?

С первых мгновений знакомства с Истоками сердце не может не чувствовать радость, словно обнимающую весь мир. И эта радость – не пустой идеализм, а надёжная защита, которая покрывает ребёнка от настороженности и недоверчивости в восприятии первых, таких драгоценных впечатлений. И эта радость сможет пройти с ним через всю жизнь. А начало своё берёт она тогда, когда предстают перед взором ребёнка первые образы: родителей, милого уголка, уютного дома, мудрых сказок, любимых святых – всего того, с чего во все времена «начинается Родина».

«Истоки – это такой урок, после которого чувствуешь, что у тебя есть душа, как чувствуешь мышцы после напряжённой тренировки», – сказала мне недавно коллега.

У меня есть ученик, чья фамилия среди учителей стала уже именем нарицательным. И когда спрашивают об этом классе, обычно уточняют: «Это тот класс, где учится Р.?» На первых наших занятиях Р. ходил по классу, ползал между рядами на коленках, звенел какими-то монетками, а пока сосед по парте отвечал, исподтишка подсовывал кусок пластилина ему на стул. Но прошло несколько уроков – и что-то изменилось в его поведении. Нет, он по-прежнему редко участвует в наших с детьми беседах, но уже не ползает под партами, не гримасничает и не шкодит. Он…рисует. Тихонько рисует. Я не стала дознаваться на уроке, что именно он рисует, полагая, что так будет лучше для всех, если Р. будет занят делом. Но после урока он сам подошёл к моему столу и протянул рисунок, на котором изобразил всю свою семью у красивого домика на уютной аллее (темой нашего разговора на том уроке как раз была семья). И так повелось. Мы говорим о деревне – Р. рисует деревню, говорим о городе – рисует его. А однажды подошёл ко мне и сказал: «Спасибо за урок».

В этом же классе случилась как-то такая сцена. Мы говорили о семье, о том, как важно всё, что мы делаем дома, как разговариваем друг с другом, что мы делаем для наших родных. Какими мы должны быть? Какие наши качества помогают построить хорошую семью, а какие – мешают. И вот я спрашиваю: «Любовь нужна? А сочувствие? А щедрость?» Дети хором отвечают: «Да!» — «А жадность, злоба, грубость?» — «Нет!»  – звучит естественный ответ ребят. И тут я спросила: «А мы – какие? Всегда ли добры? Всегда ли щедры?» — «Да, всегда!» – горячо воскликнули дети. «Не бываем ли грубыми со своими родными?» Все уверенно протянули: «Не-ет!» Почти все. Когда улёгся шумок, осталась поднятой одна рука. Рука маленькой, скромной, как полевой цветочек, девочки Саши. Она встала и тихо сказала: «Я бываю грубой и злой. Я обижаю маму. Я не делюсь игрушками с сестрёнкой». Наступила полная тишина в классе. Молчали все. Даже карандаш Р. застыл,  словно в недоумении. Через некоторое время класс снова заполнил лёгкий детский говор, в котором явно слышалось обсуждение странного поворота этой беседы. Дети вдруг стали вспоминать, какими неласковыми они бывают порой с мамой, как на самом деле часто они жадничают свои игрушки для младших, как редко предлагают помочь тому, кто рядом. Стыдно сказать, но шапка на этом уроке горела не только на учениках, но и на их учителе.

Подобный случай был однажды в 4 классе. Разговор был о самом близком для ребёнка человеке – о матери. Мы с детьми послушали песню Светланы Копыловой «Не обижайте матерей». После того, как растаял последний аккорд, воцарилось полное молчание, и вдруг Сашка, капитан класса, неожиданно нарушил эту тишину горьким вопросом, адресованным одноклассникам: «Надеюсь, я единственный в классе, кто обижал свою маму?» Все оглянулись на него и промолчали.

Перед тем, как прийти в новый класс, я кратко расспрашиваю классного руководителя об учениках, об их семьях, ведь в наше время неполная семья перестала, увы, быть лишь горестным исключением. Вот для начала и приходится «определять фарватер», чтобы не налететь на мель, чтобы невольно не разбередить боль детей, которая и без того сопровождает их детство и будет с ними всю жизнь.

Казалось, что про этот класс мне в этом смысле всё ясно: у троих ребят отцы ушли из семьи. Но почему-то о том, что год назад у горяночки Зухры умер папа, мне не сказали: классного руководителя в тот день не было, и пришлось расспрашивать о детях у заменяющего педагога.

И вот настал этот урок, тема которого «Отец».  Признаться, это одна из самых тяжёлых тем в году. И здесь требуется немало усилий, чтобы разговор этот был для всех детей, насколько это возможно, безболезненным.

Ребята говорили об отцах – и родных, и крёстных, и о батюшке в храме, и о нашем общем Отце Небесном, вспоминали, что раньше был у нас ещё один батюшка – Царь. Всё было спокойно и даже радостно. Мы с детьми встали в круг, и я попросила их сказать, за что они благодарны отцу – родному ли, крёстному ли, Небесному ли, или отцу большого семейства, рода – дедушке. Так получилось, что первой в круге оказалась как раз Зухра. Она молча стояла какое-то время, затем попыталась улыбнуться, но вдруг внезапно отчаянно разрыдалась. Я поняла, что её сердечко понесло огромную потерю, не стала ничего говорить, а просто обхватила её руками, и так мы стояли с ней вместе и плакали. Дети молчали. Да, порой уроки не то что мелям – минным полям подобны…

А на следующий день был урок по этой же теме в параллельном классе. Может быть, странную вещь скажу, но это так: кто на уроке учитель, а кто ученик – иногда бывает трудно определить. Настенька, это чудо с распахнутыми лазурными очами, сказала тихо, стоя в кругу: «Папа ушёл от нас, когда я была совсем маленькой. Теперь он тяжело болеет. Я часто бываю с ним, и вижу, как он радуется нашим встречам. Наверное, я последняя радость в его жизни…» И в этой лазури столько всепрощения и любви, на кои способны, наверное, только дети и святые.

Чтобы урок стал живой и искренней беседой, я часто рассказываю детям истории из своей жизни и особенно – из детства. Вот одна из них.

Однажды вечером мы с папой возвращались из музыкальной школы в переполненном автобусе. Я держала в руке свою любимую матрёшку, самую маленькую и самую красивую из всего семейства. Толпа давила со всех сторон, и в какой-то момент матрёшка выскользнула из моей ладони. В следующее мгновение мы с папой оказались уже на улице – людская волна буквально вынесла нас из автобуса. Я стояла, растерянно глядя вслед удаляющемуся «Икарусу», который умчался, обдав нас дизельным выхлопом. Не в силах сдержать слёз, я безнадёжно смотрела на опустевшую ладонь. Но папа решительно сказал, что мы дождёмся возвращения автобуса и найдём матрёшку.  Даже своим детским умом я понимала, что шансы наши ничтожны: автобус в такой час может уже уехать в гараж, или мою любимицу найдёт какой-нибудь малыш, или раздавит огромный дядька… Откуда у папы была такая несокрушимая вера, что всё закончится хорошо? Для меня это по сей день большая загадка. Прошёл час. Мама дома, конечно, очень переживала, что мы никак не возвращаемся, да и промозглый грозненский ноябрь – не большое удовольствие. И вот, наконец, описав вокруг привокзальной площади своё привычное кольцо, показался наш «девятый» автобус. Он медленно остановился, зашипел и распахнул перед нами свои жёлтые двери. Мы с папой мгновенно вскочили на ступени и вбежали в салон. И там, за ножкой одного из сидений, в маленькой ямке лежала моя матрёшка. Она смотрела на меня своими удивлёнными глазами с изящными ресницами, и мне показались в её глазах слёзы.

И вот, после этого повествования, я раскрываю ладонь, в которую незаметно для детей заранее положила ту самую матрёшечку. Краска на ней уже порядочно облупилась, узоры на сарафане выцвели, но неизменными остались её доверчивые синие глаза. Волна восторга катится по классу в тот момент, когда я показываю детям эту матрёшку. Я даю им её рассмотреть, и детские ручки держат её так трепетно, словно и для них она почти святыня. Возвращается она ко мне, тёплая от детских ладошек, и становится для меня в этот момент ещё дороже.

Надо сказать, что, взрослея, я вновь замечала ту удивительную папину веру и самоотверженность в ситуациях, гораздо более серьёзных, чем потеря любимой дочкиной игрушки. Хотя для папы найти тогда её было, кажется, не менее важно, чем для меня. Я храню эту матрёшку в шкатулке с семейными реликвиями и перепиской, и, держа её на своей ладони, уже не маленькой девочки, а матери, я вижу перед собой символ родительской веры, надежды и любви.

А ещё говорим с детьми о том, как бывает приятно вдруг согреться в мороз. Казалось бы, что общего у этой беседы с разговором об отце? А вот что.

Когда мне было десять лет, вся наша семья переехала в Сургут. Морозы были нам не ведомы, снег выпадал в Грозном разве что пару раз за зиму, да и за всё время своего грозненского детства я не припомню случая, чтобы мне было когда-нибудь холодно или даже просто зябко.

Первая наша сургутская зима выдалась особенно лютой. Холода стояли под пятьдесят, и, хотя были долгие актированные дни, в музыкальную школу всё же приходилось ходить – шла подготовка к серьёзному городскому концерту.

Возвращались мы с папой с репетиции очень поздно: около десяти часов вечера. Автобус довёз нас до какой-то остановки и дальше почему-то не поехал. Нам предстояло пройти до дома ещё не меньше километра. Густой, «стоячий» туман, ни души на улицах, ни звука… Только хруст снега под нашими с папой валенками. Ресницы мигом заиндевели, выбившиеся из-под шапки пряди волос стали похожи на волосы Деда Мороза. И тут папа останавливается, снимает свои огромные рукавицы, отделанные изнутри овчинным мехом, а снаружи обшитые довольно грубой тканью. Он снимает их со своих тёплых рук, и через секунду мои маленькие ладони ныряют в это блаженное тепло… Мы идём дальше, и я чувствую, что от папиных рукавиц неведомым образом согрелось вдруг всё моё тело. Папа шёл, улыбаясь, несмотря на то, что ему, конечно же, было холодно. Но моё счастливое лицо, наверное, придавало ему тепла не меньше, чем мне – его рукавицы. Я уверена: будь на моём месте совсем незнакомый человек, папа и ему без раздумий отдал бы это тепло.

И вот эти удивительные рукавицы сохранились с тех времён.  Я приношу их на урок. И дети также, как я в тот далёкий морозный вечер, надевают их на свои маленькие ручки…

Я так ясно запомнила тот драгоценный момент, когда жгучий холод неожиданно сменило ласковое тепло! Это было также чудесно, как в сказке «Двенадцать месяцев», когда вдруг среди сурового декабря вступил в свои права нежный апрель (папа, к слову, в апреле и родился). Драгоценный это был момент ещё и потому, что он преподнёс мне один урок. Каждому из нас встречаются на дорогах и тропинках нашей жизни те, кому темно и больно, кому страшно и холодно. Я поняла – правда, не той морозной ночью, а гораздо позже, – вспоминая тот сковывающий холод, что не надо страшиться снять рукавицы со своих рук в лютую стужу и отдать любому, кто в них нуждается. Ведь этот человек только на первый взгляд тебе чужой, а на самом деле – и сын, и брат, и отец.

Print your tickets